Утопленница читать полностью. Читать онлайн книгу «Майская ночь, или Утопленница

Ворог його батька знає! почнуть що-небудь робить люди хрещенi, то мурдуютця, мурдуютця, мов хорти за зайцем, а всё щось не до шмигу; тiльки ж куди чорт уплетецця, то верть хвостиком – так де воно й вiзмецця, неначе з неба 1
Чёрт его знает! Начнут что-нибудь крещёные люди делать, мучаются, терзаются, словно гончие за зайцем, а всё нет толку; уж куда чёрт вмешается, верть хвостиком – так и не знаешь, откуда оно и возьмётся, как будто с неба (укр.).

I. Ганна

Звонкая песня лилась рекою по улицам села ***. Было то время, когда утомлённые дневными трудами и заботами парубки и девушки шумно собирались в кружок, в блеске чистого вечера, выливать своё веселье в звуки, всегда неразлучные с уныньем. И задумавшийся вечер мечтательно обнимал синее небо, превращая всё в неопределённость и даль. Уже и сумерки; а песни всё не утихали. С бандурою в руках пробирался ускользнувший от песельников молодой козак Левко, сын сельского головы. На козаке решетиловская шапка. Козак идёт по улице, бренчит рукою по струнам и подплясывает. Вот он тихо остановился перед дверью хаты, уставленной невысокими вишнёвыми деревьями. Чья же это хата? Чья это дверь? Немного помолчавши, заиграл он и запел:

Сонце низенько, вечір близенько,
Вийди до мене, моє серденько!

– Нет, видно, крепко заснула моя ясноокая красавица! – сказал козак, окончивши песню и приближаясь к окну. – Галю! Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выйти? Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или не хочешь, может быть, показать белое личико на холод! Не бойся: никого нет. Вечер тёпел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою, обмотаю своим поясом, закрою руками тебя – и никто нас не увидит. Но если бы и повеяло холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои беленькие ножки. Сердце моё, рыбка моя, ожерелье! выгляни на миг. Просунь сквозь окошечко хоть белую ручку свою… Нет, ты не спишь, гордая дивчина! – проговорил он громче и таким голосом, каким выражает себя устыдившийся мгновенного унижения. – Тебе любо издеваться надо мною, прощай!

Тут он отворотился, насунул набекрень свою шапку и гордо отошёл от окошка, тихо перебирая струны бандуры. Деревянная ручка у двери в это время завертелась: дверь распахнулась со скрыпом, и девушка на поре семнадцатой весны, обвитая сумерками, робко оглядываясь и не выпуская деревянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке горели приветно, будто звёздочки, ясные очи; блистало красное коралловое монисто; и от орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспыхнувшая на щеках её.

– Какой же ты нетерпеливый, – говорила она ему вполголоса. – Уже и рассердился! Зачем выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и дело по улицам… Я вся дрожу…

– О, не дрожи, моя красная калиночка! Прижмись ко мне покрепче! – говорил парубок, обнимая её, отбросив бандуру, висевшую на длинном ремне у него на шее, и садясь вместе с нею у дверей хаты. – Ты знаешь, что мне и часу не видать тебя горько.

– Знаешь ли, что я думаю? – прервала девушка, задумчиво уставив в него свои очи. – Мне всё что-то будто на ухо шепчет, что вперёд нам не видаться так часто.

Недобрые у вас люди: девушки всё глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать моя с недавней поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было.

Какое-то движение тоски выразилось на лице её при последних словах.

– Два месяца только в стороне родной и уже соскучилась! Может, и я надоел тебе?

– О, ты мне не надоел, – молвила она, усмехнувшись. – Я тебя люблю, чернобровый козак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими – у меня как будто на душе усмехается: и весело и хорошо ей; что приветливо моргаешь ты чёрным усом своим; что ты идёшь по улице, поёшь и играешь на бандуре, и любо слушать тебя.

– О моя Галя! – вскрикнул парубок, целуя и прижимая её сильнее к груди своей.

– Постой! полно, Левко! Скажи наперёд, говорил ли ты с отцом своим?

– Что? – сказал он, будто проснувшись. – Что я хочу жениться, а ты выйти за меня замуж – говорил.

Но как-то унывно зазвучало в устах его это слово «говорил».

– Что же?

– Что станешь делать с ним? Притворился старый хрен, по своему обыкновению, глухим: ничего не слышит и ещё бранит, что шатаюсь бог знает где, повесничаю и шалю с хлопцами по улицам. Но не тужи, моя Галю! Вот тебе слово козацкое, что уломаю его.

– Да тебе только стоит, Левко, слово сказать – и всё будет по-твоему. Я знаю это по себе: иной раз не послушала бы тебя, а скажешь слово – и невольно делаю, что тебе хочется. Посмотри, посмотри! – продолжала она, положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело тёплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен. – Посмотри, вон-вон далеко мелькнули звёздочки: одна, другая, третья, четвёртая, пятая… Не правда ли, ведь это ангелы Божии поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на нас? Да, Левко? Ведь это они глядят на нашу землю? Что, если бы у людей были крылья, как у птиц, – туда бы полететь, высоко, высоко… Ух, страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то далёкой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нём на землю ночью перед светлым праздником.

– Нет, Галю; у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Её становят перед Светлым воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле.

– Как тихо колышется вода, будто дитя в люльке! – продолжала Ганна, указывая на пруд, угрюмо обставленный тёмным кленовым лесом и оплакиваемый вербами, потопившими в нём жалобные свои ветви.

Как бессильный старец, держал он в холодных объятиях своих далёкое, тёмное небо, обсыпая ледяными поцелуями огненные звёзды, которые тускло реяли среди тёплого ночного воздуха, как бы предчувствуя скорое появление блистательного царя ночи. Возле леса, на горе, дремал с закрытыми ставнями старый деревянный дом; мох и дикая трава покрывали его крышу; кудрявые яблони разрослись перед его окнами; лес, обнимая своею тенью, бросал на него дикую мрачность; ореховая роща стлалась у подножия его и скатывалась к пруду.

– Я помню, будто сквозь сон, – сказала Ганна, не спуская глаз с него: – давно, давно, когда я ещё была маленькою и жила у матери, что-то страшное рассказывали про дом этот. Левко, ты, верно, знаешь, расскажи!..

– Бог с ним, моя красавица! Мало ли чего не расскажут бабы и народ глупый. Ты себя только потревожишь, станешь бояться, и не заснётся тебе покойно.

– Расскажи, расскажи, милый, чернобровый парубок! – говорила она, прижимаясь лицом своим к щеке его и обнимая его. – Нет! ты, видно, не любишь меня, у тебя есть другая девушка. Я не буду бояться; я буду спокойно спать ночь. Теперь-то не засну, если не расскажешь. Я стану мучиться да думать… Расскажи, Левко!

– Видно, правду говорят люди, что у девушек сидит чёрт, подстрекающий их любопытство. Ну, слушай. Давно, моё серденько, жил в этом доме сотник. У сотника была дочка, ясная панночка, белая, как снег, как твоё личико. Сотникова жена давно уже умерла; задумал сотник жениться на другой. «Будешь ли ты меня нежить по-старому, батьку, когда возьмёшь другую жену?» – «Буду, моя дочка; ещё крепче прежнего стану прижимать тебя к сердцу! Буду, моя дочка; ещё ярче стану дарить серьги и монисты!» Привёз сотник молодую жену в новый дом свой. Хороша была молодая жена. Румяна и бела собою была молодая жена; только так страшно взглянула на свою падчерицу, что та вскрикнула, её увидевши; и хоть бы слово во весь день сказала суровая мачеха. Настала ночь; ушёл сотник с молодою женою в свою опочивальню; заперлась и белая панночка в своей светлице. Горько сделалось ей; стала плакать. Глядит: страшная чёрная кошка крадётся к ней; шерсть на ней горит, и железные когти стучат по полу. В испуге вскочила она на лавку – кошка за нею. Перепрыгнула на лежанку – кошка и туда, и вдруг бросилась к ней на шею и душит её. С криком оторвавши от себя, кинула на пол; опять крадётся страшная кошка. Тоска её взяла. На стене висела отцовская сабля. Схватила её и бряк по полу – лапа с железными когтями отскочила, и кошка с визгом пропала в тёмном углу. Целый день не выходила из светлицы своей молодая жена; на третий день вышла с перевязанною рукою. Угадала бедная панночка, что мачеха её ведьма и что она ей перерубила руку. На четвёртый день приказал сотник своей дочке носить воду, мести хату, как простой мужичке, и не показываться в панские покои. Тяжело было бедняжке, да нечего делать: стала выполнять отцовскую волю. На пятый день выгнал сотник свою дочку босую из дому и куска хлеба не дал на дорогу. Тогда только зарыдала панночка, закрывши руками белое лицо своё: «Погубил ты, батьку, родную дочку свою! Погубила ведьма грешную душу твою! Прости тебя Бог; а мне, несчастной, видно, не велит он жить на белом свете!..» И вон, видишь ли ты… – Тут оборотился Левко к Ганне, указывая пальцем на дом. – Гляди сюда: вон, подалее от дома, самый высокий берег! С этого берега кинулась панночка в воду, и с той поры не стало её на свете…

– А ведьма? – боязливо прервала Ганна, устремив на него прослезившиеся очи.

– Ведьма? Старухи выдумали, что с той поры все утопленницы выходили в лунную ночь в панский сад греться на месяце; и сотникова дочка сделалась над ними главною. В одну ночь увидела она мачеху свою возле пруда, напала на неё и с криком утащила в воду. Но ведьма и тут нашлась: оборотилась под водою в одну из утопленниц и через то ушла от плети из зелёного тростника, которою хотели её бить утопленницы. Верь бабам! Рассказывают ещё, что панночка собирает всякую ночь утопленниц и заглядывает поодиночке каждой в лицо, стараясь узнать, которая из них ведьма; но до сих пор не узнала. И если попадётся из людей кто, тотчас заставляет его угадывать, не то грозит утопить в воде. Вот, моя Галю, как рассказывают старые люди!.. Теперешний пан хочет строить на том месте винницу и прислал нарочно для того сюда винокура… Но я слышу говор. Это наши возвращаются с песен. Прощай, Галю! Спи спокойно; да не думай об этих бабьих выдумках!

Сказавши это, он обнял её крепче, поцеловал и ушёл.

– Прощай, Левко! – говорила Ганна, задумчиво вперив очи на тёмный лес.

Огромный огненный месяц величественно стал в это время вырезываться из земли. Ещё половина его была под землёю, а уже весь мир исполнился какого-то торжественного света. Пруд тронулся искрами. Тень от деревьев ясно стала отделяться на тёмной зелени.

– Прощай, Ганна! – раздались позади её слова, сопровождаемые поцелуем.

– Ты воротился! – сказала она, оглянувшись; но, увидев перед собою незнакомого парубка, отвернулась в сторону.

– Прощай, Ганна! – раздалось снова, и снова поцеловал её кто-то в щёку.

– Вот принесла нелёгкая и другого! – проговорила она с сердцем.

– Прощай, милая Ганна!

– Ещё и третий!

– Прощай! прощай! прощай, Ганна! – и поцелуи засыпали её со всех сторон.

– Да тут их целая ватага! – кричала Ганна, вырываясь из толпы парубков, наперерыв спешивших обнимать её. – Как им не надоест беспрестанно целоваться! Скоро, ей-богу, нельзя будет показаться на улице!

Вслед за сими словами дверь захлопнулась, и только слышно было, как с визгом задвинулся железный засов.

II. Голова

Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в неё. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся ещё необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключён в тёмно-зелёные стены садов. Девственные чащи черёмух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник – ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху всё дышит, всё дивно, всё торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в её глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг всё ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба… Как очарованное, дремлет на возвышении село. Ещё более, ещё лучше блестят при месяце толпы хат; ещё ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Всё тихо. Благочестивые люди уже спят. Где-где только светятся узенькие окна. Перед порогами иных только хат запоздалая семья совершает свой поздний ужин.

– Да, гопак не так танцуется! То-то я гляжу, не клеится всё. Что ж это рассказывает кум?.. А ну: гоп трала! гоп трала! гоп, гоп, гоп! – Так разговаривал сам с собою подгулявший мужик средних лет, танцуя по улице. – Ей-богу, не так танцуется гопак! Что мне лгать! ей-богу, не так! А ну: гоп трала! гоп трала! гоп, гоп, гоп!

– Вот одурел человек! Добро бы ещё хлопец какой, а то старый кабан, детям на смех, танцует ночью по улице! – вскричала проходящая пожилая женщина, неся в руке солому. – Ступай в хату свою. Пора спать давно!

– Я пойду! – сказал, остановившись, мужик. – Я пойду. Я не посмотрю на какого-нибудь голову. Что он думает, дидько б утысся его батькови! 2
Чёрт бы явился его отцу! (укр.)

Что он голова, что он обливает людей на морозе холодною водою, так и нос поднял! Ну, голова, голова. Я сам себе голова. Вот убей меня бог! Бог меня убей! Я сам себе голова. Вот что, а не то что… – продолжал он, подходя к первой попавшейся хате, и остановился перед окошком, скользя пальцами по стеклу и стараясь найти деревянную ручку. – Баба, отворяй! Баба, живей, говорят тебе, отворяй! Козаку спать пора!

– Куда ты, Каленик? Ты в чужую хату попал! – закричали, смеясь, позади его девушки, ворочавшиеся с весёлых песней. – Показать тебе твою хату?

– Покажите, любезные молодушки!

– Молодушки? Слышите ли, – подхватила одна: – какой учтивый Каленик! За это ему нужно показать хату… но нет, наперёд потанцуй!

– Потанцевать?.. эх вы, замысловатые девушки! – протяжно произнёс Каленик, смеясь и грозя пальцем и оступаясь, потому что ноги его не могли держаться на одном месте. – А дадите перецеловать себя? Всех перецелую, всех!.. – И косвенными шагами пустился бежать за ними.

Девушки подняли крик, перемешались; но после, ободрившись, перебежали на другую сторону, увидя, что Каленик не слишком был скор на ноги.

– Вон твоя хата! – закричали они ему, уходя и показывая на избу, гораздо поболее прочих, принадлежавшую сельскому голове.

Каленик послушно побрёл в ту сторону, принимаясь снова бранить голову.

Но кто же этот голова, возбудивший такие невыгодные о себе толки и речи? О, этот голова важное лицо на селе. Покамест Каленик достигнет конца пути своего, мы, без сомнения, успеем кое-что сказать о нём. Всё село, завидевши его, берётся за шапки; а девушки, самые молоденькие, отдают добридень . Кто бы из парубков не захотел быть головою! Голове открыт свободный вход во все тавлинки; и дюжий мужик почтительно стоит, снявши шапку, во всё продолжение, когда голова запускает свои толстые и грубые пальцы в его лубочную табакерку. В мирской сходке, или громаде, несмотря на то, что власть его ограничена несколькими голосами, голова всегда берёт верх и почти по своей воле высылает, кого ему угодно, ровнять и гладить дорогу или копать рвы. Голова угрюм, суров с виду и не любит много говорить. Давно ещё, очень давно, когда блаженной памяти великая царица Екатерина ездила в Крым, был выбран он в провожатые; целые два дня находился он в этой должности и даже удостоился сидеть на козлах с царицыным кучером. И с той самой поры ещё голова выучился раздумно и важно потуплять голову, гладить длинные, закрутившиеся вниз усы и кидать соколиный взгляд исподлобья. И с той поры голова, об чём бы ни заговорили с ним, всегда умеет поворотить речь на то, как он вёз царицу и сидел на козлах царской кареты. Голова любит иногда прикинуться глухим, особливо если услышит то, чего не хотелось бы ему слышать. Голова терпеть не может щегольства: носит всегда свитку чёрного домашнего сукна, перепоясывается шерстяным цветным поясом, и никто никогда не видал его в другом костюме, выключая разве только времени проезда царицы в Крым, когда на нём был синий козацкий жупан. Но это время вряд ли кто мог запомнить из целого села; а жупан держит он в сундуке под замком. Голова вдов; но у него живёт в доме свояченица, которая варит обедать и ужинать, моет лавки, белит хату, прядёт ему на рубашки и заведывает всем домом. На селе поговаривают, будто она совсем ему не родственница; но мы уже видели, что у головы много недоброжелателей, которые рады распускать всякую клевету. Впрочем, может быть, к этому подало повод и то, что свояченице всегда не нравилось, если голова заходил в поле, усеянное жницами, или к козаку, у которого была молодая дочка. Голова крив; но зато одинокий глаз его злодей и далеко может увидеть хорошенькую поселянку. Не прежде, однако ж, он наведёт его на смазливое личико, пока не обсмотрится хорошенько, не глядит ли откуда свояченица. Но мы почти всё уже рассказали, что нужно, о голове; а пьяный Каленик не добрался ещё и до половины дороги и долго ещё угощал голову всеми отборными словами, какие могли только вспасть на лениво и несвязно поворачивавшийся язык его.

III. Неожиданный соперник. Заговор

– Нет, хлопцы, нет, не хочу! Что за разгулье такое! Как вам не надоест повесничать? И без того уже прослыли мы бог знает какими буянами. Ложитесь лучше спать! – Та к говорил Левко разгульным товарищам своим, подговаривавшим его на новые проказы. – Прощайте, братцы! покойная вам ночь! – и быстрыми шагами шёл от них по улице.

«Спит ли моя ясноокая Ганна?» – думал он, подходя к знакомой нам хате с вишнёвыми деревьями. Среди тишины послышался тихий говор. Левко остановился. Между деревьями забелела рубашка… «Что это значит?» – подумал он и, подкравшись поближе, спрятался за дерево. При свете месяца блистало лицо стоявшей перед ним девушки… Это Ганна! Но кто же этот высокий человек, стоявший к нему спиною? Напрасно обсматривал он: тень покрывала его с ног до головы. Спереди только он был освещён немного; но малейший шаг вперёд Левка уже подвергал его неприятности быть открытым. Тихо прислонившись к дереву, решился он остаться на месте. Девушка ясно выговорила его имя.

– Левко? Левко ещё молокосос! – говорил хрипло и вполголоса высокий человек. – Если я встречу его когда-нибудь у тебя, я его выдеру за чуб…

– Хотелось бы мне знать, какая это шельма похваляется выдрать мен я за чуб! – тихо проговорил Левко и протянул шею, стараясь не проронить ни одного слова.

Но незнакомец продолжал так тихо, что нельзя было ничего расслушать.

– Как тебе не стыдно! – сказала Ганна по окончании его речи. – Ты лжёшь; ты обманываешь меня; ты меня не любишь; я никогда не поверю, чтобы ты меня любил!

– Знаю, – продолжал высокий человек, – Левко много наговорил тебе пустяков и вскружил твою голову (тут показалось парубку, что голос незнакомца не совсем незнаком и как будто он когда-то его слышал). Но я дам себя знать Левку! – продолжал всё так же незнакомец. – Он думает, что я не вижу всех его шашней. Попробует он, собачий сын, каковы у меня кулаки.

При сём слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он со всей силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте, но в это время свет пал на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание головою и лёгкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою дверь.

– Прощай, Ганна! – закричал в это время один из парубков, подкравшись и обнявши голову; и с ужасом отскочил назад, встретивши жёсткие усы.

– Прощай, красавица! – вскричал другой; но на сей раз полетел стремглав от тяжёлого толчка головы.

– Прощай, прощай, Ганна! – закричало несколько парубков, повиснув ему на шею.

– Провалитесь, проклятые сорванцы! – кричал голова, отбиваясь и притопывая на них ногами. – Что я вам за Ганна! Убирайтесь вслед за отцами на виселицу, чёртовы дети! Поприставали, как мухи к мёду! Дам я вам Ганны!..

– Голова! голова! это голова! – закричали хлопцы и разбежались во все стороны.

– Ай да батько! – говорил Левко, очнувшись от своего изумления и глядя вслед уходившему с ругательствами голове. – Вот какие за тобою водятся проказы! Славно! А я дивлюсь да передумываю, что б это значило, что он всё притворяется глухим, когда станешь говорить о деле. Постой же, старый хрен, ты у меня будешь знать, как шататься под окнами молодых девушек, будешь знать, как отбивать чужих невест! Гей, хлопцы! сюда! сюда! – кричал он, махая рукою к парубкам, которые снова собирались в кучу. – Ступайте сюда! Я увещевал вас идти спать, но теперь раздумал и готов хоть целую ночь сам гулять с вами.

– Вот это дело! – сказал плечистый и дородный парубок, считавшийся первым гулякой и повесой на селе. – Мне всё кажется тошно, когда не удаётся погулять порядком и настроить штук. Всё как будто недостаёт чего-то. Как будто потерял шапку или люльку; словом, не козак, да и только.

Николай Васильевич Гоголь

МАЙСКАЯ НОЧЬ, ИЛИ УТОПЛЕННИЦА

Враг его батька знае! начнуть що небудь робыть люды хрещены, то мурдуютця, мурдуютця, мов хорты за зайцем, а все щось не до шмыгу; тильки ж куды чорт уплетецця, то верть хвостыком - так де воно й возметцця ниначе з неба.

Звонкая песня лилась рекою по улицам села***. Было то время, когда, утомленные дневными трудами и заботами, парубки и девушки шумно собирались в кружок, в блеске чистого вечера, выливать свое веселье в звуки, всегда неразлучные с уныньем. И вечер, вечно задумавшийся, мечтательно обнимал синее небо, преобращая все в неопределенность и даль. Уже и сумерки; а песни все не утихали. С бандурою в руках пробирался ускользнувший от песельников молодой козак Левко, сын сельского головы. На козаке решетиловская шапка. Козак идет по улице, бренчит рукою по струнам и подтанцывает. Вот он тихо остановился перед дверью хаты, уставленной невысокими вишневыми деревьями. Чья же это хата? Чья это дверь? Немного помолчавши, заиграл он и запел:

Сонце нызенько, вечер блызенько,
Выйды до мене, мое серденько!

«Нет, видно, крепко заснула моя ясноокая красавица! - сказал козак, окончивши песню и приближась к окну. - Галю, Галю! ты спишь, или не хочешь ко мне выйти? Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или не хочешь, может быть, показать белое личико на холод! Не бойся: никого нет. Вечер тепел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою, обмотаю своим поясом, закрою руками тебя - и никто нас не увидит. Но если бы и повеяло холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои беленькие ножки. Сердце мое, рыбка моя, ожерелье! выгляни на миг. Просунь сквозь окошечко хоть белую ручку свою… Нет, ты не спишь, гордая дивчина! - проговорил он громче и таким голосом, каким выражает себя устыдившийся мгновенного унижения. - Тебе любо издеваться надо мною; прощай!» Тут он отворотился, насунул набекрень свою шапку и гордо отошел от окошка, тихо перебирая струны бандуры. Деревянная ручка у двери в это время завертелась: дверь распахнулась со скрыпом, и девушка на поре семнадцатой весны, обвитая сумерками, робко оглядываясь и не выпуская деревянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке горели приветно, будто звездочки, ясные очи; блистало красное коралловое монисто, и от орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспыхнувшая на щеках ее. «Какой же ты нетерпеливой, - говорила она ему вполголоса. - Уже и рассердился! Зачем выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и дело по улицам… Я вся дрожу…»

О, не дрожи, моя красная калиночка! Прижмись ко мне покрепче! - говорил парубок, обнимая ее, отбросив бандуру, висевшую на длинном ремне у него на шее, и садясь вместе с нею у дверей хаты. - Ты знаешь, что мне и часу не видать тебя горько.

Знаешь ли, что я думаю, - прервала девушка, задумчиво потопив в него свои очи. - Мне все что-то будто на ухо шепчет, что вперед нам не видаться так часто. Недобрые у вас люди: девушки все глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать моя с недавней поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было. - Какое-то движение тоски выразилось на лице ее при последних словах.

Два месяца только в стороне родной и уже соскучилась! Может, и я надоел тебе?

О, ты мне не надоел, - молвила она, усмехнувшись. - Я тебя люблю, чернобровый козак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими - у меня как будто на душе усмехается: и весело, и хорошо ей; что приветливо моргаешь ты черным усом своим; что ты идешь по улице, поешь и играешь на бандуре, и любо слушать тебя.

О, моя Галя! - вскрикнул парубок, целуя и прижимая ее сильнее к груди своей.

Постой! полно, Левко! Скажи наперед, говорил ли ты с отцом своим?

Что? - сказал он, будто проснувшись. - Да, что я хочу жениться, а ты выйти за меня замуж - говорил. - Но как-то унывно зазвучало в устах его это слово: говорил.

Что станешь делать с ним? Притворился старый хрен, по своему обыкновению, глухим: ничего не слышит и еще бранит, что шатаюсь Бог знает где и повесничаю с хлопцами по улицам. Но не тужи, моя Галю! Вот тебе слово козацкое, что уломаю его.

Да тебе только стоит, Левко, слово сказать - и все будет по-твоему. Я знаю это по себе: иной раз не послушала бы тебя, а скажешь слово - и невольно делаю, что тебе хочется. Посмотри, посмотри! - продолжала она, положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело теплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен. - Посмотри: вон-вон далеко мелькнули звездочки: одна, другая, третия, четвертая, пятая… Не правда ли, ведь это ангелы Божии поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на нас? Да, Левко? Ведь это они глядят на нашу землю? Что, если бы у людей были крылья, как у птиц, - туда бы полететь, высоко, высоко… Ух, страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником.

Нет, Галю; у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле.

Как тихо колышется вода, будто дитя в люльке! - продолжала Ганна, указывая на пруд, угрюмо обставленный темным кленовым лесом и оплакиваемый вербами, потопившими в нем жалобные свои ветви. Как бессильный старец, держал он в холодных объятиях своих далекое, темное небо, обсыпая ледяными поцелуями огненные звезды, которые тускло реяли среди теплого ночного воздуха, как бы предчувствуя скорое появление блистательного царя ночи. Возле леса, на горе, дремал с закрытыми ставнями старый деревянный дом; мох и дикая трава покрывали его крышу; кудрявые яблони разрослись перед его окнами; лес, обнимая своею тенью, бросал на него дикую мрачность; ореховая роща стлалась у подножия его и скатывалась к пруду.

Я помню, будто сквозь сон, - сказала Ганна, не спуская глаз с него, - давно, давно, когда я еще была маленькою и жила у матери, что-то страшное рассказывали про дом этот. Левко, ты, верно, знаешь, расскажи!..

Бог с ним, моя красавица! Мало ли чего не расскажут бабы и народ глупой. Ты себя только потревожишь, станешь бояться и не заснется тебе покойно.

Жили-были муж и жена, и было у них три дочери. Все три красавицы, но младшая краше всех.
Однажды пошли они с подругами купаться, и стали девушки разглядывать сестер.
- Почему у вас до сих пор нет татуировки? Вы все три такие красавицы, а сделаете татуировку, еще красивее станете,- сказали подруги.
- А кто же нам ее сделает?
- Есть одна старушка - искусница в этом деле. Правда, живет она очень далеко. Но ведь люди-то ходят к ней...
И три сестры стали просить родителей, чтобы разрешили им пойти к старушке и сделать татуировку.
- Дорогие отец и мать, сегодня на реке девушки, увидав, что у нас нет татуировки, посоветовали нам пойти к одной старухе, которая очень хорошо ее делает. Правда, живет она далеко. Но нас ведь трое.
И родители согласились.
На следующий день, рано утром, три сестры, взяв в руки по большой корзине, пошли в поле за маниокой, сладкими бататами и земляными орехами.
Наполнив свои корзины, сестры вернулись домой, затем из всего этого приготовили себе кушанья на дорогу и отправились в путь.
Шли они, шли весь день. Увидали хижину, а у входа в нее сидела с трубкой во рту старушка - у нее был только один глаз, одно ухо, одна рука, одна нога.
- Бабушка,- обратилась к ней младшая сестра,- мы пришли к тебе, чтобы сделать татуировку. Говорят, ты большая мастерица в этом деле.
- Я, конечно, умею делать татуировку, но есть другая старая женщина, которая живет еще дальше, она делает татуировку гораздо лучше, чем я. Я вас провожу к ней, а то самим вам ее не найти. Только сначала приготовьте мне чего-нибудь поесть.
Старшие сестры вроде бы не слышали последних слов старухи, а младшая с радостью выполнила ее желание - приготовила вкусную еду. Старуха поела и сказала:
- Теперь, внученьки, в путь.
Шли они, шли очень долго. Наконец пришли к хижине, около которой сидела другая старуха-волшебница, тоже с одним ухом, с одним глазом, с одной рукой и с одной ногой. Первая старуха сказала:
- Вот эти девушки пришли к тебе за тем, чтобы ты сделала им красивую татуировку. Погляди, какие они красавицы! А младшая-то... Просто глаз не отвести! Когда будешь делать им татуировку, не забудь, что она краше всех.
И действительно, вторая старуха оказалась искусницей, настоящей волшебницей. Все три сестры стали еще красивее, чем были. Причудливые рисунки украсили их лица, грудь, живот и
бедра. А младшая стала такой, что красота ее теперь просто глаза слепила.
Пошли сестры домой. Младшая впереди шла, старшие - позади. Кого бы они ни встретили на пути, все восклицали:
- Какая прекрасная татуировка! Но у этой девушки, которая идет впереди, смотрите-ка, смотрите, красивее всех!
Две старшие сестры просто лопались от зависти. Поскольку младшая шла впереди и не могла слышать, о чем говорят старшие сестры, то старшие, воспользовавшись этим, договорились сбросить ее в речку, когда будут переходить через висячий мостик.
Как только младшая сестра ступила ногой на висячий мостик, сестры стали его раскачивать. А когда девушка дошла до середины, они так сильно расшатали мостик, что она упала в реку и исчезла под водой.
Родители, увидав своих дочерей с такими прекрасными,татуировками, очень обрадовались. Но мать спросила: «А где же младшая?», на что старшие сестры ответили:
- Она так довольна своей татуировкой, что осталась на дороге похвастаться людям.
Вот уже завечерело. А младшей дочери все нет. Забеспокоилась мать. Почему они не пришли вместе? Где ее любимица - младшая? Разве не велела она старшим приглядывать за ней?
- Да она, наверное, зашла к какой-нибудь подружке похвастаться, погордиться. Она и при нас, пока вместе шли, все хвасталась! Ну что мы могли поделать? Уж уговаривали ее, уговаривали: идем домой, идем домой! - а она ни за что...
Настала ночь. Потом пришло утро. А младшей дочери нет как нет. Тогда отец и мать отправились на поиски. В родном селении никто не видел их младшую дочь. Шли они, шли и наконец добрались до хижины старухи.
- Были у меня ваши три дочери, были. Это я их отвела к старухе - мастерице делать татуировку. И какую же она им прекрасную татуировку сделала! А младшей - особенно красивую! Добрая у вас младшая дочь, добрая, даже еду для меня готовила, пожалела старуху: ведь у меня один глаз, одно ухо, одна рука, одна нога. Я наказывала вашим старшим, чтобы берегли они младшую в пути. Но я видела на их лицах страшную зависть. Зависть и злоба наполняла их сердца. Это они погубили ее, я знаю, они,- сказала старуха.
Безутешные родители вернулись домой, оделись в траур и долго оплакивали свою дочку. Будь проклята эта татуировка!
Прошло много лет. Но в сказках время идет очень быстро. Как-то раз один дровосек пошел в лес. Шел вдоль берега реки, увидел большое дерево - такулу, ударил топором раз, ударил второй и вдруг услыхал жалобный голос:
Кто там, кто там, Кто стучит?
Дровосек с топором?
Это ты стучишь,
Дровосек с топором?
Было нас три сестры,
Дровосек с топором,
Я была красивей всех,
Дровосек с топором,
Сестры злились на меня,
Дровосек с топором,
В воду сбросили меня,
Дровосек с топором,
И сказал мне крокодил,
Дровосек с топором,
Станешь ты моей женой,
Дровосек с топором,
Ты мне деток народишь,
Дровосек с топором!
Передай привет родным,
Дровосек с топором,
Передай привет отцу,
Дровосек с топором,
Маме передай привет,
Дровосек с топором,
Сестрам передай привет,
Дровосек с топором,
Поклонись им от меня,
Дровосек с топором!
Дровосек застыл от ужаса. Что это? Может быть, водяной? Может быть, злой дух? И снова ударил топором по дереву. И снова таинственный голос так же грустно повторил:
Кто там, кто там,
Кто стучит?
Дровосек с топором?
Бросив топор, дровосек побежал домой.
- Что с тобой? - спросила его жена.- На тебе лица нет, уж не случилось ли чего?
- Отстань! Не трогай меня! - сердито крикнул дровосек и бросился ничком на циновку.
На следующее утро он вернулся на старое место, подобрал на земле топор и стал опять рубить дерево - такулу. Ударил раз, ударил другой, и снова раздался жалобный голос:

«Нет! Это, конечно, не человек!» -подумал дровосек. И сразу же вернулся домой. Жена очень удивилась. Обычно муж с утра до вечера работал в лесу, а тут вдруг второй день с пустыми руками возвращается, не успев уйти.
- Эй, что с тобой? Может, ты заболел? Скажи!
Но муж молча лежал на циновке, не поднимая головы.
Опять настало утро, дровосек поднялся и пошел в лес. Он решил попробовать срубить другое дерево. Ударил раз, ударил второй - и снова послышалось жалобное:
Кто там, кто там, Кто стучит? Дровосек с топором?
Дровосек побежал домой и на этот раз все рассказал жене.
- И ты не видел, кто плачет?
- И-и-их! Я смотрел в воду, смотрел кругом, смотрел за деревьями... Не знаю, кто бы это мог быть! Может, водяной. А может, злой дух. В общем, больше я не пойду туда рубить деревья!
- А как же мы будем жить? Прежде ты приносил по нескольку бревен, а теперь ни одного. Давай пойдем вместе и посмотрим, кто там плачет.
И рано утром дровосек и его жена пошли в лес.
- Где ты рубил?
- Сначала рубил вот здесь, а потом здесь, а потом вон там.
- И каждый раз слышал жалобный голос?
- Каждый раз - как только ударю второй раз топором по дереву...
- Ну-ка, попробуй. Ударь посильнее!
- Бух! Бух! - раздались удары топора. И сразу же зазвучал печальный голос:
Кто там, кто там, Кто стучит? Дровосек с топором?
- Идем скорей отсюда! Я знаю кто это плачет! Это младшая дочка наших соседей, которую погубили сестры! - воскликнула жена дровосека.
Дровосек и его жена побежали в селение и рассказали обо
всем родителям несчастной девушки. И оии уже вчетвером пошли к берегу реки.
Дровосек размахнулся топором, ударил по дереву, и все услыхали жалобный голос:
Кто стучит?
Кто там, кто там,
Дровосек с топором? Это ты стучишь,
Дровосек с топором? Было нас три сестры,
Дровосек с топором, Я была красивей всех,
Дровосек с топором,
Сестры злились на меня,
Дровосек с топором,
В воду бросили меня,
Дровосек с топором,
И сказал мне крокодил,
Дровосек с топором,
Станешь ты моей женой,
Дровосек с топором,
Ты мне деток народишь,
Дровосек с топором!
Передай привет родным,
Дровосек с топором,
Передай привет отцу,
Дровосек с топором,
Маме передай привет,
Дровосек с топором,
Сестрам передай привет,
Дровосек с топором,
Поклонись им от меня,
Дровосек с топором!
Несчастные родители услышали голос своей младшей дочери, подбежали к самому берегу и увидели ее в прозрачной воде. Она сидела на песчаном дне, и три раковины украшали ее лоб, а еще три - виски. Она сидела и горько плакала, вытирая глаза руками. Тогда родители позвали друзей-рыбаков, сели они на свои лодки, закинули сети и вытащили девушку из воды. осказках.ру - сайт
Торжественно внесли девушку в родное село. Положили в своей хижине. Разожгли костры, закололи несколько быков, и начался большой праздник.
Со всех концов света сошлись старые, опытные колдуны, которые должны были вернуть девушку к жизни. Колдовали они, колдовали, и стала она сначала улыбаться, потом разговаривать. Только раковинки со лба не исчезали, будто вросли. Все, каза-
лось бы, хорошо кончилось. Ожила девушка, да вот почему-то боялась выходить из дому. А мудрые старики еще сказали, чтобы она никогда не носила воду и ничего не толкла бы в ступке. Но однажды, когда родителей не было дома, положила младшая дочь маис в большую ступку и, взяв в руки пест, стала толочь, напевая:
Растолку я маис,
Размешаю с песком,

Вернулись родители домой, а младшая дочка грустно и
говорит им:
- Что я сделала плохого? Зачем вы меня держите здесь? Вот уж два месяца как я не была у себя дома!
И тут со всех сторон послышались крики ужаса. Это кричали люди, потому что река вышла из берегов и волны уже приближались к селению.
Скоро и хижину, где стояла младшая дочь, начала заливать вода, а девушка все толкла маис и напевала:
Растолку я маис,
Размешаю с песком,
Пусть придет вода намочить маис!
А потом, когда стены хижины снесло водой, появился водяной бог в образе крокодила и сказал:
- Чтобы твои родители никогда больше не могли тебя украсть, мы возьмем их с собой. Под водой им будет лучше. Там им не придется изнывать от работы, они будут лишь любоваться на внуков.
И младшая дочь согласилась.
А ее сестры в наказание были отданы на съедение крокодилам.

Добавить сказку в Facebook, Вконтакте, Одноклассники, Мой Мир, Твиттер или в Закладки

Сонце нызенько, вечер блызенько,

Выйды до мене, мое серденько!

Два месяца только в стороне родной и уже соскучилась! Может, и я надоел тебе?

О, моя Галя! - вскрикнул парубок, целуя и прижимая ее сильнее к груди своей.

Постой! полно, Левко! Скажи наперед, говорил ли ты с отцом своим?

Расскажи, расскажи, милой, чернобровой парубок! - говорила она, прижимаясь лицом своим к щеке его и обнимая его. - Нет! ты, видно, не любишь меня, у тебя есть другая девушка. Я не буду бояться; я буду спокойно спать ночь. Теперь-то не засну, если не расскажешь. Я стану мучиться, да думать… Расскажи, Левко!..

Видно, правду говорят люди, что у девушек сидит черт, подстрекающий их любопытство. Ну, слушай. Давно, мое серденько, жил в этом доме сотник. У сотника была дочка, ясная панночка, белая как снег, как твое личико. Сотникова жена давно уже умерла; задумал сотник жениться на другой. «Будешь ли ты меня нежить по-старому, батьку, когда возьмешь другую жену?» - «Буду, моя дочка; еще крепче прежнего стану прижимать тебя к сердцу! Буду, моя дочка; еще ярче стану дарить серьги и монисты!» - Привез сотник молодую жену в новый дом свой. Хороша была молодая жена. Румяна и бела собою была молодая жена; только так страшно взглянула на свою падчерицу, что та вскрикнула, ее увидевши, и хоть бы слово во весь день сказала суровая мачеха. Настала ночь: ушел сотник с молодою женой в свою опочивальню; заперлась и белая панночка в своей светлице. Горько сделалось ей; стала плакать. Глядит, страшная черная кошка крадется к ней; шерсть на ней горит, и железные когти стучат по полу. В испуге вскочила она на лавку: кошка за нею. Перепрыгнула на лежанку: кошка и туда, и вдруг бросилась к ней на шею и душит ее. С криком оторвавши от себя, кинула на пол; опять крадется страшная кошка. Тоска ее взяла. На стене висела отцовская сабля. Схватила ее и бряк по полу - лапа с железными когтями отскочила, и кошка с визгом пропала в темном углу. Целый день не выходила из светлицы своей молодая жена; на третий день вышла с перевязанною рукой. Угадала бедная панночка, что мачеха ее ведьма и что она ей перерубила руку. На четвертый день приказал сотник своей дочке носить воду, мести хату, как простой мужичке, и не показываться в панские покои. Тяжело было бедняжке; да нечего делать: стала выполнять отцовскую волю. На пятый день выгнал сотник свою дочку босую из дому и куска хлеба не дал на дорогу. Тогда только зарыдала панночка, закрывши руками белое лицо свое: «Погубил ты, батьку, родную дочку свою! Погубила ведьма грешную душу твою! Прости тебя Бог; а мне, несчастной, видно, не велит Он жить на белом свете!..» И вон, видишь ли ты… - Тут оборотился Левко к Ганне, указывая пальцем на дом. - Гляди сюда: вон, подалее от дома, самый высокий берег! С этого берега кинулась панночка в воду, и с той поры не стало ее на свете…

А ведьма? - боязливо прервала Ганна, устремив на него прослезившиеся очи.

Ведьма? Старухи выдумали, что с той поры все утопленницы выходили, в лунную ночь, в панский сад греться на месяце; и сотникова дочка сделалась над ними главною. В одну ночь увидела она мачеху свою возле пруда, напала на нее и с криком утащила в воду. Но ведьма и тут нашлась: оборотилась под водою в одну из утопленниц и через то ушла от плети из зеленого тростника, которою хотели ее бить утопленницы. Верь бабам! Рассказывают еще, что панночка собирает всякую ночь утопленниц и заглядывает поодиночке каждой в лицо, стараясь узнать, которая из них ведьма; но до сих пор не узнала. И если попадется из людей кто, тотчас заставляет его угадывать, не то грозит утопить в воде. Вот, моя Галю, как рассказывают старые люди!.. Теперешний пан хочет строить на том месте винницу и прислал нарочно для того сюда винокура… Но я слышу говор. Это наши возвращаются с песен. Прощай, Галю! Спи спокойно; да не думай об этих бабьих выдумках! - Сказавши это, он обнял ее крепче, поцеловал и ушел.

Прощай, Левко! - говорила Ганна, задумчиво вперив очи на темный лес.

Огромный огненный месяц величественно стал в это время вырезываться из земли. Еще половина его была под землею; а уже весь мир исполнился какого-то торжественного света. Пруд тронулся искрами. Тень от деревьев ясно стала отделяться на темной зелени. «Прощай, Ганна!» - раздались позади ее слова, сопровождаемые поцелуем. «Ты воротился!» - сказала она, оглянувшись; но, увидев перед собою незнакомого парубка, отвернулась в сторону. «Прощай, Ганна!» - раздалось снова, и снова поцеловал ее кто-то в щеку. «Вот принесла нелегкая и другого!» - проговорила она с сердцем. «Прощай, милая Ганна!» - «Еще и третий!» - «Прощай! прощай! прощай, Ганна!» - и поцелуи засыпали ее со всех сторон. «Да тут их целая ватага!» - кричала Ганна, вырываясь из толпы парубков, наперерыв спешивших обнимать ее. - «Как им не надоест беспрестанно целоваться! Скоро, ей-богу, нельзя будет показаться на улице!» Вслед за сими словами дверь захлопнулась, и только слышно было, как с визгом задвинулся железный засов.

Майская ночь, или Утопленница повесть Николая Васильевича Гоголя написанная в период 1829-1839 годов. Раскрытие темы нечистой силы в произведениях Гоголя встречалось во многих его работах. Майскую ночь относят к сборнику "Вечера на хуторе близ Диканьки".

В произведениях этого сборника автор показывает жизнь украинского народа в старину, их обычаи, обряды, раскрывает национальные легенды. Показывает жизнь обычных людей, которые ведут борьбу за свое счастье, любовь и свободу. Чтобы добавить контраста и какой-то изюминки сюжету Гоголь добавляют разную нечисть, это могут быть бесы, ведьмы, но не обязательно страшные, а чаще просто смешные. Так например можно увидеть описание того, как кузнец Вакула летит на самом черте в Петербург, дабы добыть черевички, или же история о том, как казак добирается в ад, с целью выиграть у чертей в карты, так же можно увидеть истории человек готов продать душу черту, ради денег, или то, как жадность приводит к предательству.

Утопленницу можно назвать самым чистым произведением из сборника "Вечера..", сюжет раскрывает любовь молодой пары, парня Левко и девушки Анны.

За главную мысль можно взять попытку автора показать повседневную жизнь народа, что помимо счастья, и любви есть смерть, что зло может находиться совсем рядом. Но в результате побеждает добро, Левко и Ганна женятся, ведьма поймана. Главным является то, что все что вы обретаете и теряете зависит от вас самого, от души и желания улучшать свою жизнь.

Краткое содержание Гоголь Майская ночь или Утопленница (читается за 1,5 минуты)

На дворе был теплый майский вечер, девушки и парни собрались чтобы погулять и песни спеть. Тут появляется молодой парубок Левко он пришел к своей возлюбленной Ганне, и песней зовет ее. Но девушка не сразу выходят, так уж очень она боится своих отца и матерь, и того,что подруги будут ей завидовать,а парни осуждать. Когда она все таки выходят к Левко,они разговаривают о любви, и парубок вынужден сказать любимой, что его отец снова не дал согласие на их свадьбу, что якобы он даже глухим притворяется, когда он заводит об этом разговор.

Они сидят возле дома, глядя на отражение в воде, и тут Ганна спрашивает про тот странный забитый дом, в котором уже давно никто не живет.

Левко рассказывает, что легенда о том, что жил раньше там сотник с красавицей дочкой. Он рано овдовел, и долго не мог найти себе жену, пока не встретил молодую, но злую барышню. Не долго было счастье у них, молодая жена не полюбила дочку пана, всячески ее изводила и мучила.

Однажды ночью в комнату дочки забралась черная кошка, которая начала ее душить, девушка с испуга отрубила лапу кошке и та исчезла. Утром новая жена вышла из комнаты с перевязанной рукой, и тут стало понятно, что она эта женщина-ведьма. Вскоре после этого отношения отца и дочери сильно ухудшились и все это из-за новой мачехи, она начала подговаривать сотника, чтобы тот вовсе выгнал дочку из дома, вскоре он так и сделал. Молодая девушка осталась совсем без ничего на улице, с горя бросилась она в воду,и стала главной среди всех утопленниц. Она ждала когда на этот пруд придет мачеха, и однажды она затащила ее к себе под воду, но та, будучи ведьмой, сумела обратиться в утопленницу, поэтому не понесла никакого наказания.

После рассказа Левко попрощался с Ганной и они ушли каждый в свою сторону. Ганна пошла домой, а парень дальше гулять к парубкам. После гуляний Левко снова шел мимо дома возлюбленной, но на его удивление Ганна стояла на пороге с каким-то незнакомым парнем, который как оказалось признается ей в любви. Парень серьезно настроен показать всю свою силу, но не успевает, так как этот незнакомец поворачивается и оказывается, что это его собственный отец. Расстроенный Левко хочет проучить своего отца и идет за помощью к друзьям, они идут к дому где должен быть этот пан. Чтобы привлечь внимание, они разбивают окно тяжелым камнем, а сами в этот момент начинают петь песню о том, как старый голова заигрывает к молодым девушкам, да бы пристыдить его перед другими панами. Отец Левка так и не поняв, кто это все затеял, хватает своего собственного сына и бросает в темную комору. Но друзья Левко помогают ему выбраться, кидая вместо него в темницу свояченицу.

Левко направляется к местному пруду и любуясь здешними видами сам не замечая того,засыпает. И появляются у него странные ведения, как утопленницы выходят на берег. Одной из них является та самая дочь сотника из легенды, Левко помог ей найти ее мачеху и за это, девушка дает ему записку, которая должна помочь поженится Левко и Ганне. Проснувшись, руках Левко находит то письмо и направляется к отцу. Получив письма, оказывается, что сам комиссар приказывает дать согласие на свадьбу, иначе грозит отрубить голову пану.

Повесть заканчивается тем, что пан дает согласие на свадьбу.

Картинка или рисунок Майская ночь или Утопленница

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Краткое содержание Утраченные иллюзии Бальзака
Эта книга о пути к успеху, о трудностях и сложностях которые готовит нам жизнь. Она задевает очень острую социальную проблематику. Книга рассказывает о бедности и богатстве, о нищете и амбициях, обо всем том, что гложет каждого человека.
Краткое содержание Лондон На берегах Сакраменто
На высоком берегу, на двести футов поднимающимся над рекой Сакраменто, в небольшом домике живут отец и сын: старый Джерри и малыш Джерри. Старый Джерри – моряк в прошлом, оставил море и нанялся на работу
Краткое содержание Бианки Неслышимка
Однажды старый ученый проводил лето с внучкой в деревне. Во время отдыха они ходили в лес, на луг и изучали птиц, это нужно было для очередной научной работы. Да и дед с малолетства приобщал внучку к науке
Киплинг
Джозеф Редьярд Киплинг родился в Индии 30 декабря 1965 года. Своё имя получил от английского озера Редьярд. Все детство он прожил в Индии, в дружной семье.
Чуковский Федорино горе краткое содержание сказки
Бабушка Федора была ленивой и не любила прибираться в доме. Однажды вся ее посуда, мебель и все вещи, нужные в хозяйстве, обиделись на нее и ушли куда глаза глядят. И не просто ушли, а побежали сломя голову. Хозяйка, увидев это, бросилась вдогонку.